— Я не буду воспитывать чужого ребёнка, — Лера стояла у окна, вцепившись пальцами в подоконник. — И даже не проси.
— Он не чужой, он мой сын, — Герман говорил тихо, будто боялся разбудить спящего в соседней комнате малыша. — Ты же понимаешь, я не мог поступить иначе.
— Мог. Ещё как мог, — она резко обернулась, и свет уличного фонаря высветил заострившиеся черты её лица. — Например, не спать с другими женщинами, пока я выхаживала после выкидыша. Или хотя бы предохраняться.
Герман дёрнулся, как от пощёчины. Прошло почти два года с той потери, но Лера впервые заговорила об этом вслух. Он помнил, как она лежала в больнице, бледная, с погасшими глазами, а он метался между работой, больницей и… Впрочем, сейчас это уже не имело значения. Маша умерла при родах, оставив ему годовалого сына и письмо, в котором просила позаботиться о мальчике.
— Лера, послушай…
— Нет, это ты послушай, — она шагнула к нему, сжав кулаки. — Пять лет брака. Пять лет я верила, что у нас всё… — её голос сорвался. — А ты всё это время…
— Не всё время, — он покачал головой. — Это было один раз, случайно…
— Случайно? — Лера издала короткий горький смешок. — И ты случайно навещал её и ребёнка весь этот год? Тоже, наверное, случайно?
Герман молчал. Что он мог сказать? Что действительно поначалу хотел просто помочь, поддержать материально? Что не думал, что всё так обернётся? Что после смерти Маши не мог оставить малыша в детском доме?
За стеной раздался детский плач. Лера вздрогнула и отступила к окну.
— Я подаю на развод, — сказала она ровным голосом. — И съезжаю к маме. Прямо завтра.
— Лера, прошу тебя…
— Нет, Герман. Просто нет.
Она вышла из комнаты, а он остался стоять, глядя в темноту за окном. В соседней комнате плакал его сын, которого он толком не знал, а через стенку собирала вещи женщина, без которой не представлял свою жизнь.
Октябрина Геннадиевна встретила невестку в дверях своей квартиры. Высокая, прямая, с гладко зачёсанными седыми волосами, она казалась воплощением той твёрдости духа, которой сейчас так не хватало Лере.
— Проходи, — она отступила в сторону, пропуская гостью. — Чай будешь?
Лера кивнула, проходя в знакомую кухню. Здесь всё оставалось неизменным: старая клеёнка в мелкий цветочек, деревянные часы на стене, запах корицы и ванили. Сколько раз она сидела тут, делясь новостями, спрашивая совета… А теперь пришла сказать, что уходит от её сына.
— Я знаю, зачем ты пришла, — Октябрина Геннадиевна поставила перед ней чашку с чаем. — Герман мне всё рассказал.
Лера обхватила ладонями горячую чашку.
— И что вы думаете?
— А что тут думать? — свекровь села напротив. — Сын мой, конечно, дурак. Но и ты, Лерочка, погорячилась.
— Погорячилась? — чай обжёг горло. — Он же…
— Изменил, обманул, предал, — кивнула Октябрина Геннадиевна. — Всё так. Только вот ребёнок-то при чём?
Лера поставила чашку на стол. Руки дрожали.
— Я не могу, понимаете? Не могу каждый день смотреть на него и вспоминать…
— А ты не смотри, — перебила свекровь. — Ты в душу к нему загляни. Мальчик ни в чём не виноват. А Герман, как ни крути, поступил правильно. Взял на себя ответственность.
— Вам легко говорить, — Лера встала. — Это не вам жить с предательством.
— А ты думаешь, мне легко? — в голосе Октябрины Геннадиевны появилась сталь. — Думаешь, я не переживаю? Сын оступился, да. Но я его растила не таким, чтобы он своего ребёнка бросил. И тебя я знаю не такой, чтобы невинное дитя отвергнуть.
Лера молчала, глядя в окно. За стеклом качались голые ветви клёна, которые они с Германом когда-то посадили во дворе.
— Возьми время подумать, — мягче сказала свекровь. — Не руби с плеча. А хочешь — давай я Витю к себе заберу на первое время? Пока вы с Германом разберётесь?
— Нет, — Лера покачала головой. — Я уже решила. Завтра переезжаю к маме.
Она направилась к выходу, но у двери обернулась:
— Спасибо вам. За всё.
Октябрина Геннадиевна смотрела, как закрывается дверь, и впервые за долгие годы чувствовала себя беспомощной.
Лера раскладывала вещи в старой детской комнате. Ничего не изменилось: те же обои с бабочками, которые она выбирала в четырнадцать, тот же письменный стол, где она делала уроки, тот же плюшевый медведь на кровати. Только она сама была уже другой.
Зазвонил телефон. Герман. Четвёртый звонок за день.
— Да.
— Лера, нам надо поговорить.
— Мы уже всё обсудили.
— Нет, это важно. Я должен тебе кое-что рассказать. О Маше.
Она сжала телефон так, что побелели костяшки пальцев.
— Не хочу ничего о ней знать.
— Это касается Вити. И нас с тобой.
Что-то в его голосе заставило её насторожиться.
— Говори.
— Не по телефону. Давай встретимся? В нашем кафе, через час?
«Нашем». Лера горько усмехнулась. Было ли что-то действительно «их» или она всё придумала?
— Хорошо. Через час.
Она положила трубку и села на кровать. Медведь смотрел на неё пластиковыми глазами, как будто спрашивая: «Что ты делаешь?»
«Не знаю, — мысленно ответила Лера. — Правда не знаю».
Кафе «Акварель» почти не изменилось за пять лет. Те же столики у окна, те же картины на стенах, тот же запах кофе и выпечки. Именно здесь Герман сделал ей предложение, встав на одно колено прямо посреди зала. Как же давно это было.
Он уже ждал её за их обычным столиком. Похудевший, небритый, с кругами под глазами.
— Привет, — Лера села напротив. — О чём ты хотел поговорить?
Герман достал из папки какой-то конверт.
— Я нашёл это вчера, когда разбирал вещи Маши. Прочти.
Лера взяла конверт. Внутри было письмо, написанное аккуратным почерком.
«Дорогой Герман!
Когда ты будешь читать это письмо, меня уже не будет. Я знаю, что умираю — врачи не оставили надежд. Но я должна рассказать тебе правду о Вите.
Помнишь тот вечер? Корпоратив, много алкоголя… Ты был расстроен из-за Леры, говорил о выкидыше, о том, как тяжело вам обоим. А я… я просто воспользовалась моментом. Знаешь, почему я не сказала тебе о беременности сразу? Потому что знала — ты бы всё бросил, начал помогать, разрушил бы свою семью. А я этого не хотела.
Я следила за вами. Видела, как вы с Лерой пытались начать сначала, как постепенно возвращались к нормальной жизни. И радовалась. Правда.
Но теперь я должна сказать главное: Витя может быть не твоим сыном.»
Лера подняла глаза от письма. Герман сидел, опустив голову.
— Что значит «может быть»?
— Читай дальше.
«В то время у меня был ещё один мужчина. Андрей. Мы встречались несколько месяцев. Я не знаю, кто отец Вити. Но я знаю тебя, Герман. Знаю, что ты не бросишь ребёнка, даже если узнаешь правду.
Прости меня. За всё прости. И береги Витю — он ни в чём не виноват.
Маша»
Лера медленно сложила письмо.
— Ты сделал тест?
— Нет ещё. Боюсь.
— Чего?
— Не знаю, — он провёл рукой по лицу. — Может, того, что он действительно не мой. А может, того, что мой.
— И что ты будешь делать?
— А что я могу? Он мой сын. Независимо от результатов теста.
Лера смотрела в окно. По стеклу бежали капли дождя, искажая очертания прохожих.
— Знаешь, что самое страшное? — вдруг сказала она. — Я сейчас поняла, что мне всё равно. Родной он тебе или нет — уже не имеет значения. Ты выбрал его. Выбрал, не спросив меня. Не подумав обо мне.
— Лера…
— Нет, дай договорить. Ты решил за нас обоих. Как всегда. И дело даже не в измене. Дело в том, что ты не посчитал нужным обсудить со мной такое важное решение. Ты просто поставил перед фактом: вот ребёнок, я его забираю, живи с этим как хочешь.
— А что мне оставалось делать? — он повысил голос, и несколько посетителей обернулись. — Маша умерла. Ребёнок остался один. Я должен был сначала получить твоё разрешение?
— Да! — Лера тоже почти кричала. — Именно так! Потому что мы были семьёй! Потому что такие решения принимаются вместе!
Она замолчала, пытаясь справиться с дрожью в голосе.
— Знаешь, что я поняла за эти дни? Что всё это время жила в выдуманном мире. Где мы были партнёрами, где уважали друг друга, где принимали решения вместе. А на самом деле…
— На самом деле я всё испортил, — тихо закончил он.
— Да.
Они сидели молча, глядя в разные стороны. За окном усилился дождь.
— Я подала заявление на развод, — наконец сказала Лера. — Завтра придёт уведомление.
Герман кивнул, не поднимая глаз.
— Я люблю тебя, — сказал он глухо.
— Знаю. Но этого мало.
Она встала, накинула пальто.
— Прощай, Герман.
Прошёл месяц. Лера почти не выходила из дома, работала удалённо, иллюстрируя детские книги. Рисовать не хотелось, но сроки поджимали, и она заставляла себя садиться за планшет.
Октябрина Геннадиевна звонила каждые два дня. Рассказывала о Вите, которого забрала к себе, пока Герман был в командировке. Лера слушала, не перебивая. Что-то дрогнуло в ней, когда свекровь упомянула, что мальчик часто плачет по ночам.
— Он всё время зовёт маму, — говорила Октябрина Геннадиевна. — Совсем замкнулся. Герман сделал тест, знаешь?
— И что? — Лера сжала карандаш, которым машинально рисовала на полях эскиза.
— Его сын. Точно его.
Лера молчала.
— Знаешь, что самое странное? — продолжала свекровь. — Когда пришли результаты, Герман даже не обрадовался. Сказал: «Это ничего не меняет».
После этих разговоров Лера подолгу сидела у окна, глядя на качающиеся ветви клёна. Развод шёл своим чередом, документы были поданы, оставалось дождаться решения суда.
А потом случилось то, что перевернуло всё.
Лера возвращалась от мамы поздно вечером. У подъезда её дома стояла машина скорой помощи, и сердце почему-то ёкнуло. Поднимаясь по лестнице, она услышала детский плач.
Октябрина Геннадиевна сидела на лавочке возле её квартиры, прижимая к себе рыдающего Витю. Мальчик был в пижаме, наспех накинутой куртке и с температурой под сорок.
— Прости, что без предупреждения, — быстро заговорила свекровь. — Герман в командировке, у меня давление подскочило, еле до тебя добралась. В больницу нас не берут — мест нет, врач сказал наблюдать дома…
Лера молча открыла дверь.
Следующие три дня слились в один бесконечный кошмар. Витя метался в жару, отказывался от еды, плакал. Приходили врачи, прописывали лекарства, но ничего не помогало. Октябрина Геннадиевна пыталась помочь, но сама едва держалась на ногах.
На четвёртую ночь Лера сидела у детской кроватки, которую наспех купила в ближайшем магазине. Витя наконец уснул, вцепившись ручкой в её палец. Она смотрела на его бледное личико, такое похожее и не похожее на Германа, и вдруг поняла, что плачет.
Не из-за предательства мужа, не из-за разрушенной семьи — из-за этого маленького человечка, который ни в чём не был виноват. Который потерял мать, не успев её узнать. Которого она отвергла, даже не попытавшись полюбить.
Утром пришёл Герман. Он примчался из командировки, бросив всё, как только узнал о болезни сына.
— Как он? — спросил с порога.
— Лучше, — ответила Лера. — Температура спала.
Они стояли в прихожей, не зная, что сказать друг другу. Витя спал в соседней комнате, и его спокойное дыхание было слышно в тишине квартиры.
— Спасибо, — наконец произнёс Герман. — Я заберу его…
— Нет, — перебила Лера. — Пусть поспит. И вообще… — она глубоко вздохнула. — Я подумала… может, он поживёт пока у меня? Октябрине Геннадиевне тяжело с ним одной, а ты постоянно в разъездах…
Герман смотрел на неё так, словно видел впервые.
— Ты уверена?
— Нет, — честно ответила она. — Но хочу попробовать.
Он кивнул, помолчал и вдруг сказал:
— Знаешь, я ведь специально взял эту командировку. Думал, если уеду подальше, станет легче. А получилось… — он махнул рукой.
— Получилось как всегда, — невесело усмехнулась Лера. — Ты убегаешь от проблем, а решать их приходится другим.
— Прости.
— За что именно?
— За всё. За то, что не посоветовался с тобой. За то, что решал всё сам. За то, что предал.
Лера прислонилась к стене. Усталость последних дней навалилась разом.
— Знаешь, что самое смешное? Я ведь поняла, что простила тебя. Не сразу, постепенно… Но простила. Вот только… — она посмотрела ему в глаза, — вернуться не смогу. Слишком многое изменилось.
Герман кивнул. Он выглядел постаревшим, осунувшимся, но в глазах появилось что-то новое — понимание, принятие.
— Я буду помогать с Витей, — сказал он. — Финансово и…
— Конечно, — перебила она. — Ты его отец. А я… — она замолчала, подбирая слова. — А я просто человек, который хочет помочь маленькому мальчику.
В соседней комнате заворочался Витя. Они оба повернулись на звук.
— Иди, — сказала Лера. — Я справлюсь.
Герман кивнул и пошёл к двери. На пороге обернулся:
— Ты удивительная.
— Нет, — покачала она головой. — Я просто наконец-то повзрослела.
Когда дверь за ним закрылась, Лера прошла в комнату к Вите. Мальчик спал, разметавшись на кроватке. Она поправила одеяло, и он, не просыпаясь, ухватился за её руку.
«Всё будет хорошо, — подумала она. — Не сразу, не легко, но будет».
