Ни Родины, ни прощения: Збруев прожил жизнь в разрыве — и не жалеет

Сейчас в это трудно поверить, но Александр Збруев был той самой редкой породы мужчин, которых одновременно ненавидят и боготворят. Он носил в себе что-то волчье — опасное, свободное и абсолютно неуправляемое. А главное — не рассыпался от внутренних конфликтов. Где другой бы давно спился или раздавил себя чувством вины, он как-то ухитрялся удержаться. Между двумя женщинами. Между двумя жизнями. Между двумя странами — той, что казалась Родиной, и той, что осталась просто территорией.

Я помню этот взгляд — хитроватый, но не лживый. Иронию без насмешки. Обаяние без навязчивости. Улыбка Збруева, что бы он ни делал на экране — будь то милиционер, школьник или герой-любовник — будто обещала тебе, зрителю: «Спокойно. Мы выкрутимся». Наверное, потому его и прощали. Всё.

Хотя если покопаться — что за этим стояло?

Детство, из которого выбивают отца

Март 1938-го. Москва. Женщина рожает мальчика, не зная, что через пять месяцев за её мужем, высокопоставленным чекистом, уже придут. Не зная, что останется одна — не просто вдовой, а невидимой вдовой: ей никто не скажет, что мужа уже нет. Расстрел. А она десять лет будет носить ему передачи в тюрьму, и их будут принимать. Будут лгать молча, глядя ей в глаза. Бюрократия смерти умеет быть вежливой.

Саша вырастал в Ярославской ссылке. Его мать, бывшая актриса, отрезанная от сцены, от мужа, от Москвы, везла сына по зимней тундре и пыталась не сойти с ума. Старший брат остался в Москве — один в квартире на Арбате. Ему было 14. Потом и квартиру отобрали.

Это не голливудская драма, не сюжет с кульминацией — это фон, фон всего советского. Где «нормальность» рождалась в аномалии, где выжившие не гордились, а просто шли дальше. Шли — как Саша, которому ещё долго будет наплевать на школу, на оценки, на чужие ожидания.

Он скажет матери, что станет грузчиком. Грубо, без вызова — просто констатируя. Но мать не согласится. Она потащит сына к вдове самого Вахтангова. И та, увидев упрямство и дикость в этом парне, — даст шанс.

«По блату» в театр? Не совсем.

Он честно признается потом: «Да, попал по блату». Но скажите, что значит «по блату» в мире, где твоя мать сидела в ссылке, где отца стерли из жизни как досадную ошибку? Это был не блат. Это было право на выживание в другой форме.

Щукинское училище дало ему не просто профессию — оно спасло от уличной судьбы, от потери. В нём что-то ожило: та самая природная харизма, которой потом будут восхищаться миллионы, начала просыпаться в юном парне, которого когда-то даже вдова Вахтангова сочла «ленивым, но с потенциалом».

Он быстро понял, как работать с камерой. Как влюблять в себя без давления. Как произносить простые слова так, чтобы они звучали не как текст, а как признание.

Когда кино тебя выбирает

В кино он попал почти случайно. Эпизод в «Ветре» — и всё, он понял, как устроен этот механизм. А в 1962 году случилась роль, сделавшая его героем эпохи — «Мой младший брат». Збруев вошёл в советский экран, как бы невзначай, и тут же стал «своим».

С тех пор его лицо стало культурным кодом: романтик, бунтарь, интеллектуал, мужчина без агрессии, но с внутренней силой. В нём было то, чего тогда отчаянно не хватало: лёгкость. Он играл не за державу — он играл как человек, которому всё это… не мешает быть живым.

Теща, которая решила всё за них

С первыми серьёзными чувствами — опять драма. Валентина Малявина. Яркая, красивая, порывистая. Они познакомились почти случайно — на танцах. Она — школьница, он — чуть старше. Всё было по молодости, по любви. Вначале.

Но семья — это не сцена. А в их случае — ещё и с тёщей в роли режиссёра. Когда Валентина забеременела, это могло бы стать переломным моментом. Что-то в них начало успокаиваться, стабилизироваться… но вмешалась мать Валентины.

Она увела беременную дочь к «врачу». Без согласия. Без разговора. Просто — как будто знает лучше. Как будто так будет «правильнее».

Ребёнка не стало. Спасти никто не пытался. Тогда это не называли насилием. Это называли «заботой о будущем».

Этот случай не просто ударил по ним — он навсегда вытравил ту нежность, которая ещё оставалась. После — только дистанция. Сначала эмоциональная, потом физическая. Потом измена. Валентина ушла к другому — Павлу Арсенову. А Збруев ушёл в одиночество. В себя.

Легенда на сцене — и сердце не при делах

Когда он появился рядом с Людмилой Савельевой, казалось, это и есть та самая любовь. Союз, которому завидовал весь Союз. Она — Наташа Ростова, эталон русской женщины на экране. Он — артист, в которого влюблялись даже те, кто не понимал, зачем смотреть театр.

Но и эта история не была простой. За красивыми лицами — вечная нехватка времени, разбросанность, работа. Их дочь, Наталья, пыталась пойти по родительскому пути. Снялась в фильме. Но потом начались проблемы.

Никто сразу не сказал это вслух, но в семье чувствовалась трещина. Наталья была тонкой, ранимой, ей было тяжело жить в тени таких ярких фигур. А ещё — в атмосфере, где отец вдруг начал жить на две семьи.

Да, именно так. Без пафоса. Без покаяния. Просто жил.

Две семьи, два мира, две правды

Когда в начале 90-х стало известно, что у Збруева есть вторая женщина — актриса Елена Шанина — страна не удивилась. Она уже привыкла: он мог всё. А он и не скрывал. У них родилась дочь — Татьяна. Он признавал её, участвовал в её жизни, помогал, устраивал в Ленком.

Но при этом — не уходил от Людмилы Савельевой. Удивительным образом семья продолжала существовать. Публично. Внятно. Он как будто разделил свою жизнь на две комнаты, и в обе приходил с хлебом и солью.

Внутри — наверное, буря. Снаружи — стабильность. Такая, какая только возможна у человека, которого слишком долго учили выживать.

Боль, которая передалась по наследству

Но вот что не учитывают мужчины, умеющие жить «на два фронта» — дети всё чувствуют. Старшая дочь, Наталья, не смогла простить. Не Елене. Не Татьяне. И, по-честному, не отцу.

Контакт между сёстрами не случился. Наталья ушла в свою боль. Её жизнь размывалась — работа, разрывы, обострения. Несколько лет назад — инсульт. Потом — попытка суицида. Она выпила десять таблеток. Спасли. Но не вернули.

Он, наверное, не раз прокручивал это в голове. Но Збруев никогда не жаловался. Не плакался. Просто продолжал любить. По-своему. Даже если где-то уже поздно.

Последний акт на сцене и в жизни

Александру Збруеву 87. Уже давно. И он до сих пор выходит на сцену. В том самом Ленкоме, куда пришёл ещё в 60-х. Где прошли десятилетия, сменились эпохи, рухнули империи, но остался он. Стойкий. Тот, кто никогда не переигрывал. Кто умел молчать так, что зал слушал.

А между спектаклями — больница. Сердечный приступ. Проблемы с дыханием. Возраст уже не просишь «потерпеть ещё чуть-чуть». Но он всё ещё держит себя так, будто у него на завтра премьера.

Журналисты, конечно, караулят возле подъезда, ловят в фойе, надеясь на сенсацию. А он выдает им не скандал, а фразу. Разящую, неожиданную:

«Я не понимаю слова “патриот”. Что это вообще значит? Я люблю людей, которых люблю. А страна?.. Россия так часто предавала, что у меня не осталось к ней любви».

И вот тут — всё сливается в точку.

Кто мы, если не умеем любить по-настоящему?

Не осталось любви к стране. Но осталась любовь к дочери, к театру, к тем, кто рядом. Осталась память о матери, которая десять лет носила передачи мертвому мужу. Осталась нежность к женщине, с которой он не развёлся, хотя прожил десятилетия в параллельной реальности.

Збруев — не образец. Он не святой, не учитель, не герой учебника. Он — человек, который пытался жить не по шаблону. И иногда — платил за это жизнями тех, кого любил.

Но всё равно — жил. Говорил правду. Не извинялся за то, что не мог изменить.

Финал без занавеса

Сегодня его не показывают в прайм-тайме. Он не частый гость ток-шоу. Молодёжь, может, и не узнает сразу по фото. Но он — часть той самой России, которая жила не по указке, не по схеме, не по лозунгу.

Россия, в которой можно было быть уязвимым и всё равно сильным. Ошибаться и не быть отвергнутым. Любить двух женщин и при этом остаться — любимым.

Не знаю, простила ли его старшая дочь. Не знаю, понял ли он, чего хотел на самом деле.

Но когда он говорит: «Я не знаю, что значит “патриот”» — мне хочется ответить: быть может, это и значит — остаться собой, даже если всё вокруг требует лжи.