Яся медленно протирала книги в своем маленьком закутке библиотеки. Февральский вечер уже окрасил окна в синий, но домой не хотелось. Дома ждал очередной молчаливый ужин, тяжелый взгляд свекрови и беспомощное «Ну ты же понимаешь…» Матвея.
— Ярослава Андреевна, вы еще здесь? — Светлана Станиславовна заглянула в отдел, щелкнув выключателем. — Опять допоздна? Матвей Николаевич не будет волноваться?
«Матвей Николаевич». Яся поморщилась. Весь город теперь называл его «Матвей Николаевич», с тех пор как открылся первый супермаркет «Рогожинский». Единственный приличный магазин в их районе, если не считать рынка.
— Нет, что вы, — Яся улыбнулась привычной улыбкой. — У него сегодня важная встреча. С поставщиками.
— А, — Светлана понимающе кивнула. — Ну да, сейчас такое время. Бизнес требует… — она помялась в дверях. — Слушайте, а правда, что к вам москвичи приезжали? Торговую сеть хотят открывать?
Яся пожала плечами. Слухи в их городке распространялись быстрее ветра.
— Не знаю. Матвей не обсуждает со мной рабочие вопросы.
— Ну да, ну да… — Светлана явно была разочарована отсутствием подробностей. — А Елизавета Георгиевна как? Здорова?
— Спасибо, хорошо, — Яся начала складывать книги в стопку. Говорить о свекрови не хотелось.
— Передавайте привет! Такая… статная женщина. Сразу видно — порода, — Светлана наконец ушла, оставив после себя шлейф дешевых духов и неловкости.
Яся села за стол, машинально открыв потрепанный том Чехова. «Порода». Да уж. Елизавета Георгиевна действительно была «породистой» — в девяностые это слово звучало как комплимент. Бывший директор школы, она сумела сохранить осанку и манеры даже когда все вокруг рушилось. И сына вырастила «правильного» — Матвей в тридцать пять уже имел свое дело, уважение в городе и очередь желающих «решить вопрос» через него.
Телефон в сумке завибрировал. «Где ты? Мама волнуется.» Яся отложила книгу. Конечно, мама волнуется. Мама всегда волнуется, когда невестка задерживается. Мало ли что может прийти в голову молодой женщине в такое нестабильное время.
— Я в библиотеке, Матвей. Заканчиваю.
— Давай я пришлю машину? — в его голосе слышалась усталость. — Поздно уже.
— Не надо, я сама. Тут близко.
— Яся… — он помолчал. — Мама говорит, ты в последнее время какая-то… нервная. Может, к врачу сходим? У меня есть хороший знакомый…
— Все в порядке, — она начала собирать сумку. — Правда. Просто устала немного.
— Ну хорошо… — он явно колебался. — Слушай, тут такое дело… В воскресенье москвичи приезжают. Важные люди. Мама предлагает устроить ужин.
Яся замерла.
— В воскресенье? Но мы же собирались к моим…
— Да, я помню, — в его голосе появились извиняющиеся нотки. — Но ты же понимаешь, такой шанс. Если договоримся, у нас вся сеть супермаркетов в области будет. Ты же сама говорила — надо развиваться…
— Я говорила?
— Ну… в общем… Короче, мама уже все спланировала. Ты же знаешь, как она умеет принимать гостей. Только надо будет… — он снова замялся. — В общем, она просит, чтобы ты не очень вмешивалась. Ну, знаешь, просто будь рядом, улыбайся…
Яся смотрела в окно. На улице начинался снег — крупными хлопьями, как в детстве.
— Хорошо, — сказала она. — Я понимаю. Буду улыбаться.
— Ты у меня умница, — с облегчением выдохнул Матвей. — Давай, жду дома. И это… оденься потеплее, холодно на улице.
Яся нажала отбой и еще несколько минут смотрела на падающий снег. Потом достала из сумки блокнот и ручку.
«Уважаемый Анатолий Петрович, — написала она. — Я долго думала над Вашим предложением…»
За окном мягко падал снег, укрывая городок белым одеялом. Где-то вдалеке лаяли собаки. Яся писала быстро, почти не останавливаясь, и с каждым словом ее почерк становился все увереннее.
«…и я согласна обсудить возможность сотрудничества. Вы правы — маленькому городу нужны перемены. И я готова в этом участвовать.»
Она поставила точку и впервые за долгое время улыбнулась — легко и свободно. В конце концов, нулевые — время возможностей. Даже для тех, кто просто умеет улыбаться и не вмешиваться.
Через два часа, когда она наконец вернулась домой, Елизавета Георгиевна встретила ее в прихожей:
— Что-то ты задержалась, Ярослава. В наше время женщине неприлично так поздно…
— Извините, Елизавета Георгиевна. Работа, — Яся сняла заснеженное пальто. — Вы же знаете, как это важно — быть полезной обществу.
Свекровь поджала губы, но промолчала. В кармане пальто лежало письмо, которое завтра с утра уйдет в Москву. А послезавтра… что ж, послезавтра будет новый день. И новые правила игры.
Воскресный ужин прошел именно так, как планировала Елизавета Георгиевна. Московские гости были очарованы домашними пирогами, восхищались антикварным сервизом и вежливо слушали истории о старых временах. Яся сидела на своем месте — с краю стола, как и полагается невестке — и послушно улыбалась.
— Замечательная у вас семья, Матвей Николаевич, — сказал главный из гостей, Виктор Сергеевич, промокая губы салфеткой. — Особенно мама — настоящая хранительница традиций.
— Да, нам с Ясей повезло, — Матвей довольно кивнул. — Мама у нас…
— А вы, Ярослава… Андреевна, кажется? — неожиданно повернулся к Ясе второй гость, помоложе. — Вы тоже в бизнесе мужа участвуете?
— Что вы, — Елизавета Георгиевна рассмеялась своим особенным, чуть снисходительным смехом. — Ясенька у нас по культурной части. В библиотеке работает.
— Да, — Яся улыбнулась чуть шире. — Я люблю книги. И людей, которые умеют читать между строк.
Что-то в ее тоне заставило свекровь насторожиться, но момент был упущен — разговор уже перешел к обсуждению условий контракта.
Через неделю грянул гром. Московская компания официально объявила о выходе на местный рынок — но не через сеть Матвея, а в партнерстве с новым игроком, «Книжным домом», который возглавляла никому не известная Светлана Станиславовна. А за ней, как быстро выяснилось, стояла группа мелких предпринимателей во главе с Анатолием Петровичем. И Ярославой Андреевной Прокофьевой.
— Как ты могла? — Матвей метался по гостиной. — Это же… это предательство!
— Предательство? — Яся стояла у окна, глядя на свой город, который весенний дождь умывал от зимней грязи. — А как называется то, что ты пять лет позволял своей матери решать, когда мне можно говорить, а когда нужно просто улыбаться?
— Но мама хотела как лучше! Она же опытнее, она…
— Она хотела сохранить власть. И ты ей это позволял, потому что так было удобнее. Но знаешь, что я поняла? — Яся повернулась к мужу. — Власть не дают. Ее берут.
— Вот как? — голос Елизаветы Георгиевны прозвучал от двери как удар хлыста. — И что же ты собираешься делать со своей… властью?
— Для начала — изменить правила игры, — Яся улыбнулась, но теперь эта улыбка была другой — острой, как лезвие. — Видите ли, мама, — она впервые назвала свекровь так, без отчества, — времена изменились. Теперь побеждает не тот, кто громче кричит о традициях, а тот, кто умеет понять, чего хотят люди.
— И чего же они хотят? — процедила Елизавета Георгиевна.
— Выбора. Книги и продукты в одном месте. Кафе, где можно почитать. Детский уголок, пока родители делают покупки. Все то, что я предложила москвичам. И знаете что? Они поняли — будущее за этим, а не за вашими гастраномами из девяностых.
— Яся, — Матвей шагнул к ней. — Давай все обсудим. Ты же моя жена, мы можем…
— Нет, Матвей, — она покачала головой. — Я больше не твоя жена. Я сама по себе. И знаешь… — она вдруг улыбнулась той, прежней улыбкой, мягкой и немного грустной. — Спасибо вам обоим. Если бы не ваши уроки, я бы никогда не научилась играть по-крупному.
Она вышла из дома, не оглядываясь. Теплый ветер трепал волосы, и впереди был целый город — ее город, в котором можно было начать все заново. Без оглядки на чужие правила, без вечного «ты же понимаешь…» и без страха перед чужой властью.
А через полгода в городе открылся первый «Книжный дом» — светлый, просторный, с кафе на втором этаже и качелями для детей во дворе. И когда Елизавета Георгиевна, проходя мимо, увидела очередь на открытие, она впервые в жизни поняла, что проиграла. Потому что люди шли не за продуктами и даже не за книгами — они шли за правом быть собой. За тем самым правом, которое она когда-то отняла у своей невестки.
А Яся? Она просто стояла у входа и улыбалась — спокойно и свободно. Теперь это была ее улыбка, ее правила и ее жизнь. И никто больше не мог сказать ей, когда говорить, а когда молчать.
Потому что власть действительно не дают. Ее берут. Особенно те, кто слишком долго улыбался и молчал.
