Виктория стояла у окна, наблюдая, как мелкий дождь превращает городской пейзаж в размытую акварель. Телефон в руке вибрировал от непрерывного потока сообщений — мама, снова мама, и снова.
— Вика, ты должна приехать, — голос Тамары дрожал. — Артём в больнице. Ты его сестра, как ты можешь…
— Мам, — Виктория прислонилась лбом к холодному стеклу, — что случилось?
— Авария. Твой брат разбил машину. Слава богу, сам почти не пострадал, но…
Почти не пострадал. Снова.
— Какую машину, мам? — тихо спросила Виктория, уже зная ответ.
— Ту, что мы с отцом купили ему месяц назад. После того случая… — Тамара запнулась. — Ты же знаешь, ему нужно было как-то добираться на работу.
Виктория закрыла глаза. Перед внутренним взором пронеслись образы: разбитая «девятка» шестнадцать лет назад, серебристая «Тойота» три года спустя, черный «Форд» в прошлом году…
— Мам, это пятая машина за столько лет.
— При чём здесь это? — в голосе матери зазвенела сталь. — Он твой брат, ему нужна помощь! Ты могла бы…
— Что? Купить ему шестую машину? — Виктория отошла от окна, присела на край дивана. — Или, может, оплатить штрафы? Страховку? Что именно я должна сделать?
— Ты… ты такая чёрствая стала, — всхлипнула Тамара. — Когда это началось? Когда ты превратилась в эту… бездушную…
— Когда поняла, что наша любовь его убивает.
Тишина в трубке стала осязаемой. Виктория слышала тяжёлое дыхание матери, шорох больничного коридора на фоне.
— Как ты можешь так говорить? — наконец выдохнула Тамара. — Мы его семья! Мы должны поддерживать друг друга!
Виктория встала, начала ходить по комнате. Старая боль поднималась внутри, требуя выхода.
— Поддерживать — да. Но не потакать. Не прикрывать. Не решать последствия его выборов, — она остановилась, сжала переносицу. — Артёму тридцать два года, мам. Тридцать два. Когда он научится отвечать за свои поступки?
— Ты просто… просто завидуешь, — голос Тамары стал жёстче. — Да, мы всегда больше заботились о нём. Он же старший, ему было тяжелее! А ты… ты всегда была такой самостоятельной.
Виктория горько усмехнулась. Самостоятельной. Как будто у неё был выбор.
— Помнишь, когда мне было четырнадцать, и я простудилась перед важной контрольной? — тихо спросила она. — Ты тогда была занята — возила Артёма восстанавливать права после первого лишения. Я сама варила чай с малиной, сама делала ингаляции. А на следующий день пошла в школу с температурой, потому что знала: никто не напишет мне справку, никто не оправдает моё отсутствие.
— Вика…
— А когда мне было семнадцать, и я поступала в университет? Артём тогда разбил свою первую машину. Все деньги, отложенные на моё образование, ушли на новую. Помнишь, что ты сказала? «Доченька, ты же умная, ты и на бюджет поступишь».
— Прекрати, — в голосе Тамары звучала боль. — Ты же знаешь, мы старались как лучше…
— Для кого, мам? — Виктория чувствовала, как предательски дрожат губы. — Для Артёма? Посмотри, что получилось. Он не может удержаться на работе больше полугода. Живёт с вами, потому что все деньги уходят на развлечения и штрафы. Каждый раз, когда случается проблема, прибегает к вам. И вы… мы все это позволяем.
В трубке послышался приглушённый голос отца: «Тома, врач идёт».
— Мне пора, — быстро сказала Тамара. — Но мы ещё поговорим об этом. И о твоём отношении к брату тоже.
Звонок оборвался. Виктория медленно опустила телефон, подошла к окну. Дождь усилился, превращая улицу в зеркало, в котором отражались огни вечернего города.
Три дня спустя, когда Артёма выписали, семья собралась в родительской квартире. Тесная кухня, знакомая до последней трещинки на обоях, казалась Виктории душной от недосказанности.
— Вот, возьми куриный бульон, — Тамара суетилась вокруг сына. — Тебе нужно восстанавливать силы.
Артём сидел, небрежно развалившись на стуле, с перевязанной рукой и самодовольной улыбкой.
— Да ладно, мам, всё нормально. Подумаешь, пара царапин, — он бросил косой взгляд на Викторию. — А вот если бы у меня была машина получше…
— Сынок, мы что-нибудь придумаем, — поспешно вставила Тамара. — Правда, Коля?
Отец промолчал, глядя в свою чашку с чаем, будто надеясь найти там ответы на все вопросы.
— Придумаем? — Виктория почувствовала, как внутри поднимается волна гнева. — Серьёзно? Может, хватит уже придумывать?
— Вика, — предупреждающе начала мать.
— Нет, давайте наконец поговорим об этом! — Виктория встала, отодвинув стул. — Посмотрите на нас! Мы все делаем вид, что помогаем Артёму, а на самом деле медленно его убиваем. Каждый раз, когда прощаем долги, каждый раз, когда покрываем его ошибки…
— Да что ты понимаешь! — взорвался Артём. — Сидишь в своём офисе, строишь из себя деловую… А у меня жизнь сложная!
— Сложная? — Виктория горько рассмеялась. — Чем именно? Тем, что родители до сих пор оплачивают твои счета? Или тем, что ты ни разу в жизни не столкнулся с последствиями своих поступков?
— Дети, пожалуйста, — попытался вмешаться отец.
— Нет, пап, — Виктория покачала головой. — Мы уже не дети. Артёму тридцать два года. Мне двадцать семь. Но почему-то он до сих пор живёт как подросток, а вы… вы это поощряете.
Тамара побледнела, её руки дрожали, когда она составляла тарелки в мойку.
— Ты не понимаешь, — произнесла она едва слышно. — Материнское сердце… Я не могу смотреть, как он страдает.
— А как он не живёт — можешь? — тихо спросила Виктория. — Как теряет год за годом, прячась за вашей заботой?
В кухне повисла тяжёлая тишина.
— Знаете, что самое страшное? — Мы все это понимаем. Каждый из нас. Просто боимся признать.
Она направилась к выходу, но у двери остановилась:
— Я люблю вас. Всех. Именно поэтому больше не буду участвовать в этом… спектакле заботы. Позвоните, когда будете готовы говорить честно.
Дверь закрылась за её спиной. В подъезде пахло сырой штукатуркой и кошками — такой знакомый, родной запах детства. Виктория медленно спускалась по лестнице, чувствуя, как каждый шаг отдаётся болью и облегчением одновременно.
Через три месяца телефон снова ожил поздним вечером. Виктория посмотрела на экран: «Мама».
— Да?
— Ты была права, — голос Тамары звучал устало и как-то иначе. — Господи, как же ты была права…
Виктория молча ждала продолжения.
— Артём… он опять разбил машину. Ту, что мы купили ему после больницы, — Тамара говорила медленно, будто каждое слово давалось ей с трудом. — Знаешь, что он сказал? «Ничего страшного, купите новую». Вот так просто… А я вдруг посмотрела на него и увидела… Действительно увидела. Во что мы его превратили.
Виктория прикрыла глаза, чувствуя, как по щекам текут слёзы.
— И что теперь?
— Не знаю, — честно ответила Тамара. — Но больше так нельзя. Ты права — наша любовь его убивает.
За окном снова шёл дождь. Но теперь он казался не серой пеленой, а живительной влагой, смывающей старую боль, старые обиды, старые шаблоны поведения.
— Знаешь, мам, — тихо сказала Виктория, — просто отпусти его.
— Да, доченька, — в голосе Тамары звучали слёзы. — Думаю пара отпустить.
