Тарелка глухо стукнула о стол. Марина расставляла посуду — чётко, размеренно, будто робот. Каждое движение выверено до миллиметра, но в этой точности чувствовалось что-то неправильное, болезненное. Словно пружина, которую сжимали слишком долго.
Виктор искоса наблюдал за женой. В последнее время она часто становилась такой — отстранённой, будто запертой в собственных мыслях. Он попытался нарушить тишину:
— Котлеты сегодня особенно удались…
Она не ответила. Только поджала губы и продолжила раскладывать приборы. Нож. Вилка. Снова нож. Снова вилка. Механически, словно конвейер.
— Может, включим телевизор? — Виктор чувствовал, как напряжение сгущается в воздухе, но не понимал его причины. — Сегодня наши играют…
— Ты снова оплатил ипотеку Игоря?
Вопрос прозвучал обыденно, будто между делом. Но Виктор сразу ощутил, как заледенел воздух в комнате. Он раздражённо дёрнул плечом:
— Ну оплатил. И что? Он же мой сын. Кто ему поможет, если не я?
Марина медленно положила вилку. Звякнуло серебро о фарфор — тихо, но в звенящей тишине этот звук показался оглушительным. Она подняла глаза — карие, обычно тёплые, сейчас они напоминали остывший кофе.
— А я кто? — голос её был спокоен, но в этом спокойствии чувствовался холод, от которого по спине пробежал озноб.
— Марин, ну начинается… — Виктор закатил глаза. — Ты же знаешь, у него сейчас сложный период. Кризис, сокращения на работе…
— У нас тоже кризис, — она смотрела куда-то мимо него, словно видела что-то своё, далёкое. — Уже давно. Просто ты этого не замечаешь.
— Да брось! — он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Подумаешь, помог сыну. Это же нормально…
— Нормально? — Марина качнула головой. — Третий раз за полгода. Наши сбережения… Мы же копили на ремонт. На отпуск. На…
— Ремонт подождёт! — перебил Виктор. — Отпуск тоже не волк, в лес не убежит. А у парня ситуация серьёзная…
— Тогда живи с ними.
Три слова. Всего три слова, но в них было столько усталости, столько выстраданной решимости, что Виктор осёкся. Он ждал скандала, готовился к упрёкам, но это спокойствие… Оно пугало больше любого крика.
— Что?.. — переспросил он, надеясь, что ослышался.
— Живи с ними, — повторила Марина всё так же ровно. — Раз они важнее.
Она встала из-за стола — медленно, будто каждое движение давалось с трудом. Прошла к окну, остановилась, глядя на мокрый осенний двор. По стеклу ползли дождевые капли, и в тусклом свете фонарей они казались слезами.
— Марин, ну ты чего? — Виктор нервно усмехнулся. — Брось эти глупости…
— Глупости? — она не обернулась. — Да. Наверное. Глупо было верить, что у нас может быть своя жизнь. Что мы можем строить что-то вместе. Глупо было думать, что я тоже часть семьи.
В её голосе не было упрёка — только бесконечная усталость. И это было страшнее всего. Виктор смотрел на её спину, такую прямую и напряжённую, и впервые за долгое время почувствовал что-то похожее на страх.
Ужин остывал на столе. В темноте за окном мигал фонарь, бросая неровные тени на стены. Где-то в квартире монотонно капала вода из неисправного крана — кап, кап, кап… Словно метроном, отсчитывающий последние минуты их совместной жизни.
Чемодан казался непривычно лёгким. Виктор складывал вещи машинально, не особо задумываясь, что берёт. Пара рубашек, брюки, носки… Марина стояла в дверях спальни, прислонившись к косяку. Не помогала, не мешала — просто смотрела. В этом взгляде не было ни злости, ни отчаяния. Пустота. И от этой пустоты становилось не по себе.
«Подумаешь, — мысленно усмехнулся Виктор, застёгивая молнию. — Не в первый раз. Поживу у сына недельку, она и успокоится. Всегда так было».
Он помнил их прошлые ссоры. Помнил, как она кричала, плакала, пыталась что-то доказать. Сейчас же… Сейчас было что-то новое. Что-то окончательное в этом молчании.
— Ну, я пошёл, — буркнул он, берясь за ручку чемодана.
Марина не ответила. Только чуть качнула головой — то ли кивок, то ли прощание. Виктор задержался на пороге, ожидая привычного «Вернись!», «Давай поговорим!», но в спину ударила только тишина. И звук закрывающейся двери прозвучал как-то слишком окончательно.
Дождь усилился, когда он подъехал к дому сына. Девятиэтажка в спальном районе — типовая, серая, одна из тысяч таких же. Три года назад он помог Игорю с первым взносом за эту квартиру. Потом ещё и ещё… Каждый раз говорил себе, что это последний, но всегда находилась причина помочь снова.
Виктор поднялся на седьмой этаж — лифт, как обычно, не работал. Позвонил. За дверью послышались шаги, щёлкнул замок.
— Папа? — Игорь выглядел удивлённым. На нём была домашняя футболка с растянутым воротом и спортивные штаны. В руке — телефон, к которому он, казалось, прирос. — Ты чего так поздно?
— Да вот… — Виктор замялся, неловко переминаясь с ноги на ногу. — Можно у тебя пожить немного? Мы с Мариной…
— А, опять поругались? — Игорь закатил глаза, отступая в сторону. — Ну заходи. Только у меня тут не пятизвёздочный отель.
В квартире пахло несвежим бельём и разогретой пиццей. На журнальном столике громоздились коробки из-под доставки, пустые банки из-под энергетиков. Виктор поморщился — сколько раз говорил сыну про порядок…
— Располагайся где хочешь, — бросил Игорь, плюхаясь на диван и утыкаясь в телефон. — Только это… Долго собираешься тут торчать?
Виктор застыл с чемоданом в руках. Что-то кольнуло в груди — то ли обида, то ли разочарование. Он ждал… Сам не знал чего. Сочувствия? Поддержки? Хотя бы вопроса о том, что случилось?
— Не переживай, — выдавил он через силу. — Ненадолго.
Игорь что-то промычал в ответ, не отрываясь от экрана. Виктор прошёл на кухню, достал из холодильника бутылку воды. Руки слегка подрагивали.
За окном моргала вывеска круглосуточного магазина, окрашивая кухню то красным, то синим. В этих неоновых отблесках квартира казалась ещё более чужой и неуютной. Виктор сел за стол, машинально открутил крышку бутылки. В голове крутилось: «Всегда так было? Или я просто не замечал?»
Из комнаты доносился голос сына — он с кем-то разговаривал по телефону, смеялся. Как будто отца и не было рядом. Как будто ничего не произошло.
«Перебесится, — снова подумал Виктор, но уже без прежней уверенности. — Всё наладится».
Он достал телефон, открыл диалог с Мариной. Последнее сообщение — трёхдневной давности: «Купи по дороге хлеба». Пальцы зависли над клавиатурой… и опустились. Что он мог написать? «Прости»? «Я был не прав»? Все слова казались пустыми и бессмысленными.
В коридоре что-то грохнуло — кажется, упала стопка журналов. Игорь выругался, но даже не подумал прибрать. Виктор вздохнул и пошёл поднимать. Ему предстояла долгая ночь в чужой квартире, где он, кажется, был нужен ещё меньше, чем собственной жене.
К вечеру четвёртого дня у Виктора заболела спина. Диван в гостиной у сына был не первой молодости, пружины впивались в бок, а старое одеяло пахло сыростью. Он ворочался, пытаясь устроиться поудобнее, когда в кармане завибрировал телефон. Сообщение из банка: автоматическое списание за кредитку.
Виктор со стоном сел. В висках стучало. До зарплаты десять дней, а на карте… Он даже смотреть боялся. Вчера скинул последние деньги за ипотеку сына, думал перекрутиться как-нибудь. Но желудок уже подводило от бесконечной лапши быстрого приготовления.
— Сынок, — окликнул он Игоря, который торчал в своей комнате. — Найдётся минутка?
— Ну чего тебе? — донеслось из-за двери.
— Слушай, тут такое дело… Не одолжишь пятёрку до получки? А то я на мели совсем.
Игорь высунулся из комнаты. На нём была мятая футболка с надписью «Живи как хочешь», волосы торчали во все стороны.
— Ты серьёзно? — он усмехнулся, и от этой усмешки у Виктора что-то ёкнуло внутри. — Пап, без обид, но ты как маленький. Вечно влезаешь в какие-то истории, а потом…
— Какие истории? — Виктор почувствовал, как к горлу подкатывает ком. — Я всю жизнь…
— Да-да, — перебил Игорь, — всю жизнь пахал как проклятый, всё для семьи. Слышали уже. Только знаешь что? Ты взрослый мужик. Разбирайся сам.
Он развернулся, собираясь уйти, но Виктор вдруг поймал его за рукав:
— А ты? Когда сам разбираться начнёшь?
— В смысле?
— В прямом. Я твою ипотеку оплачиваю, счета, кредиты…
— А, ты об этом, — Игорь дёрнул плечом. — Так у меня работа. Я занят.
— Чем занят?
— Да какая разница? — он раздражённо мотнул головой. — Слушай, у меня дела вообще-то. Давай не сейчас?
Виктор молча смотрел, как сын уходит в свою комнату. В груди будто что-то надломилось. Он медленно опустился на диван, достал телефон. Открыл историю платежей — длинный список, всё Игорю. А в ответ…
Из-за стены донёсся голос сына — он говорил с кем-то по телефону:
— Прикинь, батя просит денег взаймы! Совсем сдурел на старости лет. Нет, я не дам, конечно. Пусть сам выкручивается… Да не, он тут у меня виснет уже четвёртый день. Достал, если честно. Сидит, бубнит что-то… Надеюсь, скоро свалит.
Виктор сидел, не шевелясь. Каждое слово било под дых. В голове крутилось: «Батя… старость… достал… надеюсь, свалит». А ведь когда-то этот самый Игорь, совсем маленький, забирался к нему на колени и говорил: «Папа, ты самый лучший!»
Он вспомнил, как носил сына на плечах. Как учил кататься на велике. Как гордился его первыми пятёрками… Где всё это? Куда делось?
Телефон снова звякнул. Сообщение от Игоря: «Пап, тут за квартиру счёт пришёл. Поможешь?»
Виктор долго смотрел на экран. Потом медленно набрал: «Конечно, сынок». И тут же стёр.
Встал, подошёл к окну. В тёмном стекле отражалось его лицо — осунувшееся, с горькой складкой у губ. А за спиной, в соседней комнате, чужой человек, когда-то бывший его сыном, радостно болтал по телефону, даже не подозревая, что только что убил в отце что-то важное. Что-то, чего уже не вернёшь.
Родной подъезд показался вдруг чужим и неприветливым. Виктор стоял перед дверью своей квартиры, сжимая в кармане связку ключей. Железо холодило ладонь. Он помнил, как они с Мариной выбирали эту дверь — тёмно-коричневую, с витиеватым узором. Она тогда сказала: «Смотри, как солнышко играет на узорах. Прямо домашняя такая…»
Домашняя. Это слово теперь отдавало горечью.
Он поднял руку, чтобы вставить ключ в замок, но замер. В голове снова зазвучал равнодушный голос сына: «Надеюсь, скоро свалит…» А следом — тихий, усталый голос Марины: «Глупо было думать, что я тоже часть семьи».
Рука опустилась. Виктор нажал на звонок.
Она открыла почти сразу — будто ждала. На ней было старое домашнее платье в цветочек, волосы собраны в небрежный пучок. Такая родная. Такая далёкая.
— Можно войти? — голос прозвучал хрипло, будто чужой.
Марина молча смотрела на него. В её глазах не было ни злости, ни торжества — только усталость и что-то ещё, похожее на сожаление.
— Я всё понял, — слова давались с трудом. — Ты была права. Всегда была права…
— Поздно, Витя.
Это «Витя» — такое привычное, домашнее — резануло по сердцу. Она не кричала, не упрекала. Просто стояла в дверном проёме, обхватив себя руками за плечи, словно ей было холодно.
— Марин, я…
— Нет, — она качнула головой. — Не надо. Мы оба знаем, что ничего не изменится. Ты всегда будешь выбирать его. Всегда будешь…
— Не буду, — перебил он. — Клянусь, я…
— Помнишь, — она вдруг улыбнулась какой-то беззащитной улыбкой, — как мы мечтали съездить на море? Каждый год откладывали деньги, и каждый раз находилось что-то важнее. Его учёба, его свадьба, его ипотека… А потом я поняла: море — это не про деньги. Это про выбор. Про то, что важно, а что — нет.
Она шагнула в прихожую и вернулась с его курткой — старой, потёртой на локтях. Аккуратно положила ему в руки.
— Мы с тобой так и не увидели море, Витя. И уже не увидим.
Дверь начала закрываться — медленно, словно давая время на последние слова. Но слов не было. Все слова остались там, в прошлом, вместе с несбывшимися мечтами о море.
Виктор стоял на лестничной площадке, прижимая к груди куртку. Она пахла домом — тем самым, который он потерял, пытаясь купить любовь, которой, кажется, никогда и не было.
За дверью щёлкнул замок. Где-то внизу хлопнула подъездная дверь, раздались чьи-то шаги и смех. Жизнь продолжалась. Но уже без него.
Он медленно спустился по лестнице. На улице моросил дождь — мелкий, противный, как его собственные слёзы, которые он так и не смог сдержать. В кармане завибрировал телефон. «Наверное, снова Игорь, — подумал Виктор. — Опять что-то срочное и важное…»
Но доставать телефон не стал. Всё действительно было кончено. И это «кончено» оказалось совсем не таким, как он представлял. Не громким скандалом, не яростной ссорой — а тихой усталой улыбкой и курткой, пахнущей домом, который больше не его.
